НАУЧНАЯ БИБЛИОТЕКА - РЕФЕРАТЫ - Реферат: Развитие монотеистической религиозности и победа христианства

Реферат: Развитие монотеистической религиозности и победа христианства

МГТУ им. Н. Э. Баумана

Реферат по философии

Тема:

РАЗВИТИЕ МОНОТЕИСТИЧЕСКОЙ РЕЛИГИОЗНОСТИ И ПОБЕДА ХРИСТИАНСТВА

Студент: Гавриш А.Н.

Группа: АК1-51

Преподаватель: Смирнов Н.С.

-1999-

Определяя сущность эво­люции религиозных представлений, многие авторы

гово­рят, что она сводится к эволюции страха.

Сначала, в эпоху первобытнообщинного строя, это был страх перед природными

силами, а затем, по мере развития классового общества, этот страх дополнялся,

все более осложнялся и углублялся страхом перед со­циальными условиями

человеческой жизни. Они делали возможной эксплуатацию одних классов другими,

одних лиц другими. Они порождали бессилие личности перед лицом социальных

институтов и в особенности перед ли­цом государства, невозможность объяснить

(для себя) происхождение и сущность этих институтов. В опреде­ленном смысле

это правильно, хотя, конечно, нельзя уп­рощать эволюцию религиозных

представлений и верова­ний, сводя ее к постоянному видоизменению и

усложне­нию чувства страха, ибо сам этот страх как выражение бессилия

человека перед объективными обстоятельства­ми его жизни выступает всегда в

сложном контексте не­прерывно развивающегося человеческого сознания.

История религиозных представлении и верований со времени их возникновения в

условиях первобытнооб­щинного строя, его разложения и перехода в классовое

общество свидетельствует о постепенном убывании фан­тастичности

мифологических образов, приобретающих все более человеческую, антропоморфную

форму (кото­рая, конечно, всегда осложнена различными атрибутами из мира

природно-небесного и растительно-животно­го). Большой конкретности и

выразительности антропо­морфное истолкование богов достигает на

политеистиче­ской стадии развития религиозно-мифологических пред­ставлений,

классические образцы которых мы находим в олимпийской мифологии древних

греков и древних рим­лян. Высший этап в развитии религиозных верований

классовых обществ наступает в результате выделения одного из богов в качестве

главного бога, имеющего тен­денцию к превращению в единственного бога того

или иного государства. Этот этап и называется монотеизмом, единобожием. С

различными элементами монотеизма мы встречаемся в религиях Древнего Китая,

Древней Ин­дии, Древнего Египта и Шумеро-Вавилонии.

Но для содержания данной книги принципиальное значение имеет развитие

христианской монотеистической религиозности в условиях Римской империи.

Разумеется, мы не можем входить здесь в рассмотрение социально-исторических

причин возникновения христианства, осве­щаемых во многих книгах. Но мы не

вправе и отказывать­ся от рассмотрения некоторых важнейших сторон

христианско-монотеистической религиозности в интересах всего дальнейшего

содержания. Ведь средневековая фи­лософия — исторически весьма своеобразный

тип теоре­тизирования, решающая особенность которого состояла во

взаимоотношениях с религиозно-монотеистическим мировоззрением, в своей

христианской форме зародив­шимся в поздней античности.

Одна из важнейших черт монотеистической религиоз­ности как наиболее массовой

формы идеологической жизни состоит в усилении в ней морального содержания.

Когда уже верховные владыки древневосточных госу­дарств боролись за

укрепление единобожия, они исходи­ли не просто из интересов политико-

идеологического ук­репления своих государств, но и из интересов наиболее

эффективной эксплуатации своих подданных (а эти инте­ресы были, конечно,

неразрывно связаны друг с другом). Отсюда стремление владык, поскольку они не

могли опи­раться лишь на прямое насилие, найти путь к душам своих подданных,

который мог тогда быть только путем религиозным.

Религиозная проблема чрезвычайно усложнилась в условиях Римского мирового

государства, когда стали разрушаться вековые границы между многочисленными

национальностями, вошедшими в него. Как подчеркнул Ф. Энгельс в статье «Бруно

Бауэр и первоначальное христианство», перестройка социальной структуры

Рим­ской империи, происходившая в течение веков, привела к гибели прежних

локальных религий. Этот процесс раз­рушения национальных религий, начавшийся

еще в элли­нистическую и завершившийся в римскую эпоху, был длительным и

сложным процессом формирования моно­теистической религиозности,

соответствующей новым условиям «мирового» государства. Он был стихийным

процессом творчества различных народов Римского го­сударства. Напомним в этой

связи, что образование ог­ромных государств уже в эллинистическую эпоху

сопро­вождалось упадком политических интересов и политиче­ской деятельности

среди интеллигенции, искавшей удовлетворения своих мировоззренческих запросов

в пределах узких содружеств, одним из типичных приме­ров которых стал

эпикурейский Сад в Афинах. Народные массы, особенно далекие в античности от

научно-фило­софских интересов, но тоже, конечно, переживавшие про­цесс

углубления своей духовной жизни, удовлетворяли свои мировоззренческие

стремления в различных рели­гиозных объединениях. И чем сильнее становился

гнет императорской бюрократической машины, чем больше концентрировались в

руках ее главы решающие рычаги политической жизни, тем равнодушнее относились

к ней массы и тем враждебнее становились их религиозные объединения к

официальной власти и ее идеологии.

Одним из наиболее характерных явлений религиозной жизни уже в эпоху эллинизма

стал синкретизм, взаим­ное проникновение религиозных верований и культов

различных народов Средиземноморья, вступающих во все более тесный контакт

друг с другом. Религиозный син­кретизм сводился тогда прежде всего к

проникновению ближневосточных религиозных верований и образов, обладавших

тысячелетней историей и шлифовавшихся в течение веков многочисленным

жречеством, в религиозное сознание и религиозную жизнь сначала греков, а

за­тем и римлян. Широкое распространение получили мифы и культы Осириса и

Исиды, Аттиса и Кибелы, Адониса и Афродиты. Образы этих страдающих, умирающих

и воскресающих богов некогда возникли как олицетворе­ние растительной силы

природы с ее годовыми циклами. Но в условиях усложнявшейся жизни эллинско-

римских городов эти образы приобретали символический смысл, на первый план

выступала их сущность в качестве глу­боко и несправедливо пострадавших богов.

К ним и тя­нулись страждавшие души как свободных, так и рабов, которые

нуждались в утешении. Возникли многочислен­ные религиозные общины—уже не

столько как нацио­нальные и племенные объединения, сколько как добро­вольные

религиозные сообщества лиц различных нацио­нальностей, концентрировавшихся в

тех или иных городах. Перед лицом огромного бюрократического госу­дарства,

все туже завинчивавшего пресс бесчеловечной эксплуатации, ее многочисленные

жертвы стремились, выражаясь словами Энгельса, к «бегству от внешнего мира в

мир внутренний». Не видя ника­кого выхода и просвета в земном мире, они

искали его в загробном и участие в различных религиозных мисте­риях

рассматривали как гарантию будущего, посмертно­го спасения души.

Представление о бессмертии челове­ческих душ, развивавшееся уже в VI в. до и.

э. в орфико-пифагорейских общинах, становилось необходимым компонентом такого

рода мистерий.

Среди богов восточного происхождения, получивших большое распространение в

пределах Римской империи, нужно упомянуть также иранский культ бога Митры,

одновременно олицетворявшего и физический свет, и мо­ральную чистоту. Как

«непобедимое солнце» этот культ получил особое распространение в военных

кругах (одно время существовала даже тенденция превратить его в

государственный культ). Мнтраизм опирался на доволь­но сложную космогонию. В

ней отразились представле­ния дуалистической иранской религии зороастризма о

космической борьбе света и тьмы, которая в социально-моральном плане

выступала как борьба доброго и злого, правдивого и лживого, морального и

аморального. Митраизм, как и зороастризм, на который он опирался, включал в

себя и сложное учение о загробной жизни и загробном воздаянии за земную

жизнь, а также и эсхатологические представления, т. е. представления о

конеч­ном состоянии мира, когда светлое начало окончательно победит темный

мир зла и в мире восторжествует спра­ведливость.

Все перечисленные культы, как и множество других, не названных здесь, оказали

огромное воздействие на формирующееся христианство. Но наибольшая роль в его

становлении принадлежала религиозной иудейской мысли.

Значение этой мысли для религиозного развития поздней античности состоит,

прежде всего в том, что в иудаизме, как ни в одной другой религиозной системе

древности, сложилось понятие строгого монотеизма. Здесь не место

рассматривать исторические и социаль­ные причины культа Яхве в качестве

единственного бога древних иудеев, не только опекуна еврейского народа, но и

верховного блюстителя справедливости и высшего ав­тора моральных законов.

Исключительная роль, сыгранная иудаизмом в рели­гиозном развитии античного

мира и в подготовке христи­анства, основывалась не только на его содержании,

но на существовании единого документа, в котором оно было зафиксировано.

Благодаря трудам многих компи­ляторов из числа иудейских жрецов примерно в V—

IV вв. до н. э. была составлена священная книга древ­них евреев. Это

чрезвычайно сложное произведение включает мифы и легенды еврейского народа

(значи­тельная часть их содержания сложилась под воздействи­ем мифологии

вавилонского и других соседних народов), творения фольклора, морально-

юридические документы и другие памятники еврейской истории.

Несмотря на многочисленные противоречия и неувяз­ки (а порой и нелепицы),

вскрытые учеными в этом «богодухновенном» произведении, оно отличается от

многих других религиозно-мифологических произведений древ­ности целостностью

охвата и объяснения природных и общественных явлений. Яхве представлен здесь

едино­личным и могущественным творцом мира и человека («из ничего», в течение

шести дней), вседержителем при­роды и вершителем судеб человеческого рода.

Успеху религиозно-монотеистических представлений еврейского народа среди

других народов античности, а затем и средневековья весьма способствовали

также ли­тературные достоинства священной книги, в которой описано множество

жизненных ситуации и содержится не­мало сюжетов, поучительных и интересных

для каждого человека.

В дальнейшем, в III—II вв. до н. э., в Александрии, где проживало много

евреев, забывших свой язык, с древнееврейского языка на греческий и была

переведена эта книга, известная с тех пор под греческим именем Би­блии.

Благодаря переводу (составившему так называе­мый Ветхий завет христианской

традиции) этот фунда­ментальный памятник монотеистической религиозности стал

достоянием множества людей, ибо греческий язык был наиболее распространенным

языком восточной по­ловины Римской империи, а как язык литературы, фило­софии

и науки он преобладал над латынью и в ее запад­ной половине.

Для возникновения христианства большую роль сы­грали и некоторые другие

религиозные идеи иудаизма — как содержавшиеся в Ветхом завете, так и

возникшие уже после его составления.

Важнейшей из них стала идея Мессии, чудесного по­сланника Яхве, который

поведет свой народ к победе над иноземцами, восстановит Иудейское царство,

каким оно было во времена Давида и Соломона (израильско-иудейских царей Х в.

до н. э.). В дальнейшем мессианские на­строения особенно обострились, когда

Иудея вошла в со­став Римской империи и фактически стала одной из ее

провинций.

Но, конечно, нельзя представлять себе древний иуда­изм как всегда однородную

религиозную доктрину, кото­рую одинаково исповедовал весь еврейский народ. В

дей­ствительности в нем существовали различные пар­тии, секты, религиозные

представления которых отра­жали различную классовую принадлежность их

сторон­ников.

Наиболее строгими монотеистами были те еврейские сектанты, которых античные

авторы (Иосиф Флавий, Филон, Плиний Старший, Дион Хрисостом) называют ессеями

(эссенами). Наши сведения о них значительно попол­нились в результате

недавних находок древних рукописей в Кумранских пещерах. Ессеи признавали

абсолютность божественного предопределения и отличались большой верой в

бессмертие души. Общественно-религиозное течение ессеев, возникшее во II в.

до н. э. и находившееся под влиянием орфико-пифагорейских религиозно-

этических представлении и общинной организации, ближе других сект стояло к

народу. Оно находилось в оппозиции по от­ношению к официальному направлению в

иудаизме. Вы­ражая пассивный протест еврейских народных масс про­тив своих и

иноплеменных эксплуататоров, ессеи реши­тельно осуждали рабовладение,

торговлю и стяжатель­ство.

Эти строжайшие монотеисты культивировали чувство справедливости, выражавшееся

в общинной солидарнос­ти, товарищеской поддержке, полном доверии друг к

дру­гу и т. п. Такие черты мировоззрения и деятельности ессеев являются одной

из наиболее значительных иллюстра­ций того факта, что моральное углубление

монотеизма шло из народных масс. Знаменательно также, что ессеи начали

отходить от сложной обрядности иудаизма, от­чуждаться от его пышного культа в

сторону верований, окрашенных более субъективно и интимно.

Важнейшим литературным памятником мессианистических настроений стало

«Откровение Иоанна Богосло­ва», или Апокалипсис, — первый памятник

христианской литературы, впоследствии включенный в канонический, одобренный

церковью Новый завет. Как доказано Эн­гельсом и подтверждено затем многими

исследователями возникновения христианства, это произведение было на­писано в

68—69 гг., т. е. в самый разгар войны в Иудее (не в самой Иудее, а по всей

вероятности в Малой Азии). Неизвестный для нас автор этого произведения

оперирует фантастическими образами Ветхого завета и, по-видимо­му, опирается

на мировоззрение ессеев, которые под влиянием зороастризма учили о борьбе

Правды и Крив­ды, света и тьмы. В своих видениях он рисует грядущую борьбу;

основные ее участники — божественный Агнец, спаситель человеческого рода, и

«великий дракон, древ­ний змей, называемый дьяволом и сатаною, обольщаю­щий

всю Вселенную». Борьба заканчивается полным торжеством Агнца над Сатаной,

образом кото­рого автор символизировал «вавилонскую блудницу», Римскую

империю, которая, согласно его пророчествам, должна неминуемо погибнуть, и

притом в скором време­ни. «Се, гряду скоро, и возмездие Мое со Мною, чтобы

воздать каждому по делам его». За победой Агнца следует конец света и

«страшный суд», после чего наступает тысячелетнее царство Иисуса Христа,

которое означает «новое небо и новую землю». В противополож­ность позднейшему

христианству в этом его первом доку­менте, по словам Энгельса, проповедуется

«здоровая, честная месть гонителям христиан». Здесь мы впервые встречаемся и

с именем Иисуса Христа.

Современной науке еще не удалось доподлинно уста­новить, был ли Иисус

реальной исторической личностью, одним из многих галилейских религиозных

проповедни­ков, возможно действительно казненным римлянами, или это один из

многих образов бога-спасителя. Но вопрос этот не имеет существенного значения

для понимания ге­незиса христианства и в особенности сущности его. Вмес­те с

тем давно установлено, что второе его имя — Хри­стос—является простым

греческим переводом еврейско­го слова «мессия» (вернее—«мошиах»). Оно

означает «помазанник божий». В первом веке он уже считался единственным

учителем многочисленных иудео-христианских общин, продолжавших традиции

ессеев.

Как мы уже установили, в религиозном утешении нуждались не одни лишь евреи,

но, можно сказать, и все другие народы огромной империи. Проблема чудесного,

сверхъестественного спасения стала тогда не только и не столько национальной,

сколько социальной. Отсюда быстрый успех христианской пропаганды и увеличение

числа христианских общин прежде всего среди угнетен­ного трудящегося

большинства Римской империи. Как четко формулирует Энгельс, «христианство

возникло как движение угнетенных: оно выступало сначала как рели­гия рабов и

вольноотпущенников, бедняков и бесправ­ных, покоренных или рассеянных Римом

народов».

По мере успехов христианства росла и христианская литература, и в течение II

в. появились все те произведе­ния, которые, будучи многократно переделаны и

проре­дактированы, составили Новый завет (в его нынешнем виде он был

утвержден церковью лишь в конце IV в. н. э.). Напомним, что в его состав

(если придерживаться хронологического порядка его важнейших документов,

установленного историческими и филологическими иссле­дованиями) вошли, кроме

рассмотренного выше «Откро­вения Иоанна Богослова», «Послания» пяти

апостолов, якобы сподвижников Иисуса Христа и первых пропаган­дистов его

учения (наиболее многочисленные и важные из них—«Послания апостола Павла»,

который, согласно этим документам, лично не знал Иисуса Христа), четыре

Евангелия (в переводе с древнегреческого «благие вести»— от Матфея, Марка,

Луки и Иоанна, которому церковь приписала и авторство Апокалипсиса), наконец,

«Деяния святых апостолов» (описывающие их деятельность уже после смерти

Христа).

Если в Апокалипсисе нет почти никаких конкретных сведений об Иисусе Христе и

этих сведении сравнительно немного в апостольских «Посланиях», то в

Евангелиях, в текстах, в которых давно установлены многочисленные

противоречия, неувязки и несуразности, мы имеем историзацию сложного образа

Иисуса Христа. Его главными компонентами стали образы ближневосточных

(отчасти и древнегреческих) страдающих, умирающих и воскресаю­щих богов и

еврейский образ Мессии-спасителя, божест­венного посланника. Евангельский миф

о Христе как о богочеловеке стал центральным мифом христианства. Максимальное

приближение бога к человеку, к его сокро­венным чаяниям и надеждам,

осуществляемое этим ми­фом, соответствовало усилению морального содержания в

монотеистической религиозности.

Главный смысл мифа об Иисусе Христе состоит в идее, согласно которой его

чудесная жертва была необхо­дима всему человечеству, чтобы избавиться от

первород­ного греха. В этот грех впали Адам и Ева, прародители человеческого

рода, нарушившие категорические указа­ния верховного бога, как это описано в

самом начале Ветхого завета.

Однако спасение человечества от многочисленных гре­хов, накопившихся за

тысячелетия, истекшие с этого вре­мени, носит, так сказать, принципиальный

характер и будет реализовано полностью лишь после второго прише­ствия Христа

и страшного суда (не только над живыми, но и над мертвыми, которые

воскреснут)— событий, пред­виденных автором Апокалипсиса.

Хотя Христос был евреем и все его подвиги отнесены к Галилее и Иерусалиму, но

в новозаветной литературе, начиная с «Посланий апостола Павла», чувствуется

ан­тииудейская тенденция. Она объясняется прежде всего тем, что примерно с

начала II в. христианство, зародив­шееся в еврейской среде, стало

превращаться в межна­циональное учение, которое уже в силу этого (мы

опуска­ем здесь другие причины) должно было освободиться от иудейской

обрядности и некоторых других положений иудейской религиозности, как от

скорлупы, которая ста­ла стеснять его дальнейший рост и распространение.

Сложный процесс образования христианской церкви был во многом подготовлен

теми космополитическими тенденциями в культуре народов и настроениями многих

людей, которые развивались в эллинистическо-римскую эпоху и обосновывались

многими философами (особенно в школе стоиков). Как свидетельствуют сами

памятники, вошедшие в Новый завет, обращенность христианской пропаганды «ко

всем языкам» (как и ко всем обществен­ным состояниям) стала одной из главных

причин ее успе­ха в массах. «...Нет ни Еллина, ни Иудея... варвара, Ски­фа,

раба, свободного, но все и во всем Христос».

Межнациональный характер христианства породил одну из решающих его

особенностей — оно стало религи­ей абстрактного человека. Именно таков образ

Иисуса Христа в Евангелиях, несмотря на всю его «историзацию» и формальную

принадлежность к еврейскому народу. Но, констатируя этот важнейший факт, мы

должны снова вернуться к социальному содержанию христианского мо­нотеизма.

Приведенная выше мысль Энгельса, что христианское учение возникло как религия

угнетенных низов римского общества, подтверждается многими местами Нового

за­вета [ см., например, Матфей, 11, 28]. Этой связью с ни­зами общества,

весьма отдаленными от античной культуры, науки и философии, объясняется

враждебность ран­них христиан к носителям «мудрости» и к самой «мудрос­ти»,

как и превознесение интеллектуального убожества. Мудрость Христа,

выра­ботавшего, как были убеждены ранние христиане, абсо­лютные правила

морали, полностью отменяла в их гла­зах языческую мудрость.

О том, что христианство первоначально находило сво­их прозелитов среди низов

античного общества, свиде­тельствуют и другие источники помимо Нового завета.

Однако очень скоро христианские общины стали напол­няться и более

состоятельными и даже весьма богатыми людьми.

Кризис рабовладельческого способа производства — сложное и противоречивое

явление. Он выражался и в том, что огромная бюрократическая машина римской

имперской государственности, уже не способная стимули­ровать

рабовладельческий способ производства, была почти столь же чуждой и

враждебной по отношению к высшим классам, как и по отношению к его

эксплуати­руемым низам. Это обстоятельство специально подчерк­нул Энгельс в

своей работе «Бруно Бауэр и первоначаль­ное христианство», указав, что «по

отношению к государ­ству, то есть к императору, оба первых класса (т. е.

класс богачей, крупных землевладельцев и ростовщиков, с од­ной стороны, и

класс неимущих свободных, с другой.— В. С.} были почти так же бесправны, как

и рабы по от­ношению к своим господам». Так отчуж­денности государства почти

ото всех членов общества, не способных повлиять на него и тем более изменить

его, «всеобщему бесправию и утрате надежды на возможность лучших порядков

соответствовала всеобщая апатия и де­морализация». Они во многом и

объясня­ют, почему «при тогдашнем положении вещей выход мог быть лишь в

области религии».

Таким образом, христианская монотеистическая рели­гиозность, возникнув как

протест народных низов против господствующих эксплуататорских порядков,

быстро при­обрела и межклассовое содержание. Религии вообще и христианской в

особенности присуще это антропологиче­ское содержание, поскольку она в

фантастической форме отражает надежды и чаяния человека построить такой мир,

такое общество, которое удовлетворяло бы его со­кровенным стремлениям.

Следует также иметь в виду, что прогресс человече­ского общества выражается и

в такой первостепенной черте человеческой личности, как углубление сферы ее

моральности. Субстанцию этого процесса составляют стремления народных масс, с

необходимостью выражен­ные тогда в религиозной форме. Этим, как мы видели,

объясняется углубление этического содержания в моно­теистической

религиозности (как в значительной степени и возникновение самой этой ее

формы).

Носителями аморальности выступали по преимущест­ву представители

господствующих классов, но это отнюдь не значит, что они все и всегда были

чужды моральным стремлениям народа. В кризисные, переломные эпохи ис­тории,

каковой и была поздняя античность, такие стрем­ления углублялись, охватывая

множество представите­лей и высших классов. Как подчеркнул Энгельс в работе

«Бруно Бауэр и первоначальное христианство», «во всех классах должно было

быть известное количество людей, которые, отчаявшись в материальном

освобождении, ис­кали взамен него освобождения духовного, утешения в

сознании, которое спасло бы их от полного отчаяния». Отсюда понятно, почему

«христианство затронуло струну, которая должна была найти отклик в

бесчисленных сердцах».

Все вышесказанное объясняет и такую определяющую черту христианской

религиозности, как перевод социаль­ного, революционно-бунтарского протеста в

протест мо­ральный, примиряющийся с эксплуататорскими условия­ми, освященными

вековыми традициями. Несовершенство и бесчеловечность общественных отношений

христианство представляло как результат несовершенства каждого че­ловека, его

греховности, принципиальной испорченности. Отсюда проповедь терпения и

покорности, непротивления злу, прощения обид, составляющая лейтмотив

христиан­ской этики. «Любите врагов ваших, благословляйте про­клинающих

вас,—провозглашает Христос,—благотво­рите ненавидящих вас и молитесь за

обижающих вас и гонящих вас» [ Матфей, 5,44].

Трансформация социального протеста в план мораль­ного самосовершенствования

объясняет и изменение, ка­кое произошло в том представлении о мессии, которое

отличает Евангелия от Апокалипсиса: вместо грозного мстителя, разрушающего

мир несправедливости, как он изображен в последнем документе, мы встречаемся

в Евангелиях с образом духовного спасителя людей, воз­действующего на них

силой собственного примера, не прибегая к насилию, и который так не похож на

грозного ветхозаветного Яхве.

Констатируя морализирующую сущность христиан­ства, следует вместе с тем

подчеркнуть, что социальное содержание отнюдь не исчезло из памятников Нового

завета. Но поскольку они ориентированы как на народ­ные низы, так и на

господствующие классы, эти памятни­ки носят социально неоднозначный характер.

С одной стороны, мы встречаемся в них с прославлением беднос­ти и с

утверждением необходимости насильственного из­менения господствующих

порядков. В одном месте Еван­гелий Христос, характеризуя свою миссию, говорит

да­же, что он принес на землю не мир, но меч. Вместе с тем, с другой стороны,

в тех же документах мы встречаем множество призывов, явно направленных против

посяга­тельств рабов и бедноты на достаток более богатых лю­дей, против

эгалитарных устремлении неимущего люда: каждый, вступающий в христианскую

общину, должен оставаться «в том звании, в котором призван», и не дол­жен

тяготиться даже своим рабским положением; рабы обязаны подчиняться своим

господам не за страх, а за совесть; царство божие — не пища и питье, а

праведность, и т. п.

Борьба этих противоречивых тенденций, порожденная социальной неоднородностью

христианского движения, проходит не только через эпоху генезиса христианства,

но затем и через всю эпоху средневековья. Несмотря на победу в официальном

христианстве интересов эксплу­ататорских классов, классики марксизма-

ленинизма ха­рактеризуют раннее христианство как идеологию, напол­ненную

демократически-революционным духом. Но этот дух проявился не столько в форме

непосредственной социальной революционности, сколько в форме религиозно-

моральной. Действительно, возникновение христианства, отражая пассивный

про­тест народных масс, означало большие изменения в по­следней сфере.

Как религиозное учение христианство основывается на трех основоположных

идеях: идее греховности все­го человеческого рода, зараженного первородным

грехом Адама и Евы, идее спасения, которое необходимо каждо­му человеку, и

идее искупления всех людей перед богом, на путь которого человечество встало

благодаря страда­ниям и добровольной жертве Иисуса Христа, соединив­шего в

себе как божественную, так и человеческую при­роду. Осуществление названных

идей превратило христи­анство в мировую религию нового типа.

Демократичность первоначального христианства про­являлась прежде всего в

самой организации общин веру­ющих. Следует подчеркнуть в этой связи, что

возникнове­ние и торжество первоначального христианства стало возможным и

благодаря идее равенства, содержащейся в нем. В позднеантичной философии, в

особенности у стоиков, она нашла свое выражение в учении о естест­венном

праве. Но это учение было доступно только изб­ранному интеллектуальному и

социальному меньшинству. Массовый же характер идея равенства в античности

при­обрела благодаря христианству. Конечно, идея равенства сформулирована

здесь в сугубо религиозной форме— как равенство всех людей в качестве

греховных существ перед всемогущим и всемилостивым богом — фантастиче­ское

отражение всеобщего бесправия перед властью и лицом императора. В условиях

классового общества не­возможно подлинное равенство в повседневной жизни.

Рабы и угнетенные довольствовались в этих условиях иллюзорным равенством—в

храме «перед лицом бога» и «на том свете».

Но постоянная тоска по равенству, всегда живущая в народных глубинах,

способствуя широкому распростра­нению христианства, породила демократическую

органи­зацию первоначальных христианских общин с их совмест­ными трапезами

«общей любви», с некоторыми элемента­ми общности имущества, взаимопомощью и

взаимной поддержкой. Еще более важным показателем демокра­тического

устройства первых христианских общин служит отсутствие в них церковного

клира, постоянных служи­телей культа.

Однако по мере того как христианские общины ста­новились прибежищем все

большего числа богатых лю­дей, по мере того как сами общины становились более

многочисленными и богатыми, менялась их структура. В них постепенно

выделились пресвитеры (старейшины), диаконы («служители»), епископы

(«надзиратели»), ко­торые и составляли клир (Kleros—избранные по

жре­бию)—постоянная прослойка привилегированных чле­нов общин, осуществлявших

богослужение и управление общинным имуществом. Клир и объявлял себя теперь

единственным носителем божественной благодати. Свою монополию на

сверхъестественную благодать, дающую клиру право руководства рядовыми

верующими, церков­ные идеологи выводили теперь от двенадцати апостолов, якобы

непосредственных учеников и сподвижников Хри­ста.

Демократическая организация церкви еще больше отступила на задний план в

следующем, III столетии. Постепенно отмирает обычай совместных трапез,

кото­рый богатеющая церковь заменяет все более широкой благотворительностью,

раздачей милостыни неимущим и нуждающимся единоверцам.

По мере этой эволюции христианской церкви угасали эсхатологические чаяния,

вера в скорое второе пришест­вие Христа и в его близкую расправу над богатым

и грешным миром. Эти чаяния, неразрывно связанные с аскетическими

настроениями—перспектива близкого конца мира обесценивала все блага жизни, —

были одной из главных форм неприятия господствующих эксплуата­торских

отношений со стороны угнетенных низов, мечтав­ших о тысячелетнем царстве, о

том «небесном Иерусали­ме», где не будет ни смерти, «ни плача, ни вопля, ни

бо­лезни», как это было нарисовано в «Откровении Иоанна» [см.: 21, 4].

Епископальная церковь, попадавшая во все большую зависимость от состоятельных

христиан, искала не войны, а мира с властями. Вместо идеи второго

при­шествия, которое отодвигалось в неопределенное буду­щее, она все более и

более выдвигала идею утешения— загробного воздаяния за хорошие или дурные

поступки, т. е. одну из наиболее фантастических своих идей—рая и ада.

Позиции крепнущей епископальной церкви противо­стояла позиция рядовых

христиан, принадлежавших к бедным и обездоленным слоям народа. Их не покидали

хилиастические настроения (ожидания «тысячелетнего царства»), они не хотели

мира с миром социального и морального зла. Отсюда множество различных

«еретиче­ских» направлений в раннем христианстве, появившихся уже в I в.,

задолго до того как христианство установило свою официальную систему

догматов.

Борьба укреплявшейся церкви против умножающихся ересей осложнялась борьбой

против христианства со стороны императора и имперских властей. Эта борьба

была вызвана тем, что христианское движение было пре­жде всего движением

народных низов, враждебных гос­подствующим порядкам и властям. Но даже тогда,

когда церковь провозгласила, что нет такой власти, которая не была бы

установлена богом (уже в апостольских «Посла­ниях»), что богу следует

воздавать божье, а кесарю— кесарево (в Евангелиях), имперское государство

видело в христианской церкви силу, оппозиционную и даже враж­дебную ему. Ведь

церковь продолжала вести неприми­римую борьбу со всеми языческими культами

(хотя и не­мало заимствовала у них в своем вероучении), которые были тогда

официальной формой идеологической жизни. Исторически весьма любопытно, что в

этой связи христи­ан часто привлекали к ответственности по обвинению в

безбожии, поскольку они не признавали богов, почитае­мых в данных городах и

областях. Имперские власти чувствовали в христианстве какую-то новую силу,

глу­боко враждебную господствовавшему еще общественно­му строю (хотя вовсе не

выступавшую против него с при­зывами о его насильственном ниспровержении).

Отсюда гонения против христиан, приобретавшие все более оже­сточенную форму

по мере усиления их влияния в народе и укрепления их церкви. Эти гонения,

сопровождавшиеся множеством жертв, стали особенно ожесточенными в начале IV

в., в последние годы правления императо­ра Диоклетиана. Но гонения

Диоклетиана были послед­ней попыткой искоренить новое вероучение и церковь.

Рабовладельческое общество исчерпывало свои жиз­ненные потенции, империя

разлагалась, церковь же, опи­равшаяся на единую доктрину, создавала все более

мощ­ную и гибкую организацию. Как глубоко заметил Энгельс, христианство,

будучи неизбежным продуктом разложения рабовладельческого мира, вместе с тем

ста­новилось главной социальной сферой притяжения в каче­стве «единственного

элемента, который противостоял это­му процессу разложения». Это поняли

преемники Диоклетиана, императоры Галерий и Кон­стантин, которые в 311 и 313

гг. легализировали христи­анство, уравняв его с другими культами. Затем

началась борьба христианства за положение официальной религии Римского

государства. Она заняла четвертое и значи­тельную часть пятого столетия.

Началом этого процесса стал Никейский собор 325 г. — первый «вселенский» (т.

е. всеобщий) собор христианской церкви, на котором были официально утверждены

основные догматы (сим­вол веры) христианского вероучения. Собор был созван

при ближайшем участии императора Константина, кото­рый во многом направлял

его деятельность (хотя сам он так и не перешел в христианство).

В новых условиях уже при поддержке властей руко­водители христианской церкви

стали еще больше забо­титься об увеличении богатств и числа верующих.

Стано­вясь как бы государством в государстве, церковь совер­шенствовала свою

организацию и расширяла централи­зацию. Епископы отдельных городов

объединя­лись в митрополии (от греч. «главный город») во главе с

митрополитом. Митрополии же в IV в. начали соеди­няться в еще более крупные

объединения—патриархии во главе с патриархом (александрийским, антиохийским,

константинопольским и римским—будущим папством).

Правда, этот процесс усиления церкви, подменявшей слабеющее

государство—особенно в западной, римской половине империи, — не был

непрерывным процессом, протекавшим без борьбы. При дворах императоров, как и

в провинциях, еще сохранялись значительные силы, тес­но связанные со светской

античной культурой и заинте­ресованные в дальнейшем функционировании

языческих культур. Опираясь на эти силы, племянник Константина Юлиан,

получивший философское образование и неожи­данно ставший императором

(359—361), лишил христи­анство положения главенствующей, государственной

церкви и сделал попытку реставрировать и даже укрепить язычество в качестве

государственной религиозной идео­логии. Однако попытка Юлиана, вскоре

погибшего в од­ном из пограничных сражений, реставрировать язычест­во

потерпела крах. Но христианство все равно должно было восторжествовать, ибо

оно воплощало в своей док­трине и в своей организации новый общественный

строй, который шел на смену рабовладельческому обществу и его государству.

В этой связи немаловажно вспомнить также мысль Энгельса, который,

характеризуя противоположность между философией и религией в отношении

масштабов их социального воздействия, писал в своей работе «Бру­но Бауэр и

первоначальное христианство»: «Религии соз­даются людьми, которые сами

ощущают потребность в ней и понимают религиозные потребности масс, а как раз

этого обычно не бывает у представителей философских школ». Такого понимания

явно не было у Юлиана, принадлежавшего к неоплатоновской школе (о его

воззрениях ниже). Последующие императоры, еще сохраняя языческий титул

«верховных понтификов» (жрецов) Римской империи, тем не менее в качестве

по­литиков были вынуждены снова признать христианство господствующей

религией.

Вступив в прочный союз с государством, церковь ста­новится воинствующей,

«Христовым воинством». Насаж­дая среди верующих фанатизм, ее руководители

стремят­ся к беспощадной расправе со всеми языческими культа­ми, а вместе с

тем и с теми творениями языческой куль­туры, в которых они усматривали явную

или скрытую оппозицию христианскому вероучению. Такая политика церкви

отвечала общему упадку культуры и распростра­нению интеллектуальной

варваризации, которые знаменовали переход от античного, рабовладельческого

обще­ства к обществу феодально-средневековому, когда клас­совая история

охватила целый ряд новых народов и госу­дарств, образовавшихся как на

территории Римской им­перии, так и за ее пределами. В 391—392 гг. император

Федосий I издает эдикты, фактически запрещающие ис­поведание языческих

культов.

Халкидонский собор 451 г. окончательно укрепил по­ложение христианства в

качестве государственной рели­гии как в восточной, византийской, так и в

западной, римской, половине империи, уже утратившей к тому вре­мени свое

единство.

ЛИТЕРАТУРА

1. Средневековая философия, В.В. Соколов, Москва, «Высшая школа»,1979, с. 4 - 21