НАУЧНАЯ БИБЛИОТЕКА - РЕФЕРАТЫ - Реферат: Культ научно-технического разума и его противники

Реферат: Культ научно-технического разума и его противники

МГТУ им. Н. Э. Баумана

Реферат по философии

Тема:

Культ научно-технического разума и его противники

Студент: Гавриш А.Н.

Группа: АК1-61

Преподаватель: Познер А.Р.

-2000-

Культ научно-технического разума и его противники

Наш век — это эпоха научно-технической революции, неви­данного взлета научной

мысли. Социально-исторические предпо­сылки веры человека и человечества в

разум и науку в XX веке не менее, а более прочны и широки, чем в

предшествующей истории. Рациональное знание, в особенности научное, стало

важнейшей составляющей нововведений, кардинальных соци­ально-исторических

преобразований, основной формой повы­шения производительности труда и

изменения всех форм чело­веческого бытия.

Сциентизм и антисциентизм

Научно-техническая революция, широко развернувшаяся во второй половине XX

века, породила не только проблемы и проти­воречия, но и надежды на то, что с

помощью новых научных дисциплин и новой техники будут наконец разрешены

трудные проблемы и противоречия человеческой жизни. Такие умонаст­роения

получили в наше время название «сциентистских» (от лат. scienlia — наука) и

«техницистских». Формы их были различны:

существовали разновидности «кибернетического», «генетиче­ского»,

«компьютерного» и т. д. техницизма и сциентизма. В свою очередь, различные

виды сциентизма положены в основание кон­цепций индустриального,

постиндустриального, информационного общества, которые в 50—80-х годах

сменяли друг друга на арене идейной борьбы. Культ сугубо современного научно-

технического знания и был «новым изданием» культа разума.

В известном отношении культ научно-технического разума, «функциональной

рациональности» (понятие, введенное в обиход видными социологами и философами

XX века Э. Дюркгеймом и М. Вебером) в XX веке был взвинчен выше, чем в эпоху

классики. Влияние научно-технического разума на социальное развитие, жизнь

людей рисовалось как мощное и прямое. В 50—60-х годах — на волне высокой

экономической конъюнктуры — приобрела широкое влияние концепция «общества

всеобщего благоденствия», построенного на принципах «рациональной

эффективности».

Наиболее популярные в те времена западные авторы (У. У. Ростоу, Д. Белл и

др.), обещая «общество всеобщего благоден­ствия», полагались именно на взлет

и чуть ли не на чудодействен­ную силу научно-технического разума, на

«разумность», «науч­ность» управления, на рост образовательного уровня

больших масс населения и т. д. Техницистские и сциентистские иллюзии сплелись

также с технократической утопией, с представлением о грядущей власти (от

греч. «кратос» — власть) компетентных научно-технических специалистов,

экспертов, то есть, собственно, с представлением о той же безраздельной

власти научно-техни­ческого разума.

Сторонники сциентистских и техницистских концепций в 50—60-е годы поспешили

даже назвать сроки исполнения своих сверх оптимистических «предсказаний»:

благоденствие, власть технократов «назначались» на 70—80-е годы. Иллюзии были

развенчаны. 70—80-е годы общество встретило невиданными науч­но-техническими

достижениями, повышением производитель­ности труда и уровня жизни в ряде

стран, но и обострившимися проблемами и противоречиями, которые привели ныне

живущих людей на грань самого, пожалуй, опасного кризиса в его истории.

Исчезли ли сегодня техницистско-сциентистские, технократи­ческие концепции?

Отнюдь нет. Они, правда, заметно видоизмени­ли свою форму.

В 50—60-х годах сциентизм и техницизм выступали главным образом в виде сугубо

оптимистических представлений о настоя­щем и будущем. В последние десятилетия

сциентисты и техницисты раскололись на два лагеря. Одни, разочаровавшись в

возможностях науки и техники, но не усматривая других равно­ценных им

стимулов и механизмов социального прогресса, выдвигают идеи своего рода

умеренного, критического оптимизма или даже сциентистского пессимизма.

Другие, подвергая критике слишком благодушный сциентизм прошлого, охотно

указывая на социальные противоречия, конфликты, прогнозируя их и в будущем,

по-прежнему возлагают основные надежды на новую волну научно-технического

прогресса, на преобразующую роль знания, на экономические изменения (хотя с

большим вниманием, чем прежние техницисты и сциентисты, относятся к

политическим, духовно-нравственным и гуманистическим факторам). Между

кон­цепциями индустриального, постиндустриального общества и, например,

новейшими концепциями информационного общества существует несомненная

преемственность — она состоит как раз в верности методам и приемам

техницизма, сциентизма. Снова — и в «новейших» вариантах — утверждается культ

разума и науки.

Приведем в качестве примера концепцию японского автора Е. Масуды, изложенную

в книге с названием, которое четко раскрывает упомянутую преемственность:

«Информационное общество как постиндустриальное общество», впервые

опуб­ликованную в 1986 году. Было бы принципиально неверно недо­оценивать

практическое влияние подобных концепций — именно они служат в качестве своего

рода «философии действия» при осуществлении крупномасштабных научно-

технических нововве­дений и связанных с ними социальных преобразований. Е.

Масуда был среди тех, кто разработал план-прогноз информационного общества,

который, по крайней мере в его научно-технической и организационной части,

был не без успеха реализован в Японии и других индустриально развитых странах

капитализма. Обычно такого рода учения содержат в себе целые разделы, идеи и

выводы которых представляют немалый теоретический и практический интерес.

Так, у Е. Масуды (а также у авторов других концепций информационного общества

— Д. Белла, А. Тофлера в их послед­них работах, Дж. Нэсбита и др.) исходным

является анализ особен­ностей науки и техники на «информационной» стадии

развития общества (интеграция компьютера и средств телекоммуникации), а также

выяснение специфики информации как первоосновы новейшей научно-технической

деятельности. Преимущества и специфику информации Е. Масуда видит в том, что

она не исчезает при потреблении, не передается полностью при обмене

(оставаясь в информационной системе и у пользователя), является «недели­мой»,

то есть имеет смысл только при достаточно полном наборе сведений, что

качество ее повышается с добавлением новой ин­формации. Действительно,

общество, научно-техническая, произ­водственно-практическая, теоретическая

деятельность которого основана на оперативно накапливаемой, разумно

используемой информации, в принципе получает в свое распоряжение ресурсы

огромной значимости, доступные многократному и многосторон­нему

использованию, дальнейшему «возобновлению» в усовер­шенствованном виде и

быстрому созданию новых информацион­ных систем. Информация — это, во-первых,

знание относительно нового типа, пригодное для дальнейшего использования, а

во-вторых, знание, производство, хранение и применение которого действительно

становится все более важной для общества дея­тельностью, порождает

соответствующие ему технико-организа­ционные структуры. Возрастающая роль

информации и инфор­мационных систем — исторический факт, лежащий в основании

концепций информационного общества. Другой факт — быстрое, поистине

революционное воздействие «информационного разума» на производство,

управление, всю жизнь людей.

Е. Масуда обсуждает и ряд других реальных проблем: о фор­мировании «новой

среды» жизни людей, имея в виду «компью-тополис» — город с такими

«информационными системами», как кабельное многоканальное телевидение; о

транспортной рельсо­вой системе пассажирских двухместных экипажей; об

автомати­зированной доставке товаров; о новых компьютерных системах

здравоохранения и обучения; об автоматическом контроле за загрязнением

окружающей среды; о центрах научной, управлен­ческой информации,

профессиональной ориентации и т. д. Надо отметить, что это не утопические

мечтания, а проекты, находя­щиеся в стадии эксперимента, реализации или

проектирования.

С научно-технической, организационно-управленческой то­чек зрения изучение

новейших концепций информационного об­щества представляет большой позитивный

интерес. Что же каса­ется социально-философских предпосылок и выводов этих

кон­цепций, то их общими чертами остаются техницизм и сциентизм, культ

«информационного разума», от прогресса которого опять ожидают прямого и

кардинального преобразования общественных отношений, в том числе отношений

собственности и власти.

Реакцией на сциентистские и техницистские утопии является усиление

антитехницистской, антисциентистской волны. Она, впрочем, на протяжении всего

XX века достигала достаточно высокой отметки. Развенчивание иллюзий

техницистско-сциентистского оптимизма вызывало и вызывает к жизни

«антиутопии».

В XX веке создано великое множество антиутопий. Немало известных писателей

работало в этом жанре — это Г. Уэллс, А. Франк, Э. Синклер, Дж. Лондон

(«Железная пята»), К. Вон­негут («Механическое пианино», в русском переводе

«Уто­пия 14»), Р. Брэдбери («451° по Фаренгейту»), братья Стру­гацкие и др.

Классическими считаются произведения Е. Замя­тина «Мы», английских писателей

О. Хаксли «О дивный новый мир» и Дж. Оруэлла «1984 год». В них нарисованы

резко крити­ческие образы «машинизированного» будущего, отождествленного с

тоталитарным государством, где наука, техника доведены до со­вершенства и где

подавлены свобода, индивидуальность. Вы­мышленной Океанией в антиутопии

Оруэлла управляет Большой Брат, который — благодаря наисовершеннейшим

техническим ус­тройствам и службе надзора — контролирует всех и вся. Океа­ния

— мир исполнителей, которых с детства обучают в духе по­слушания,

неспособности к самостоятельному мышлению, чему служат специально

сконструированные язык и идеология. А в них искореняются словосочетания,

подобные «политической свободе». И хотя в 1984 году «орузлловский мир» в

полной мере «не состоял­ся», немало западных авторов, отодвигая «срок прихода

Боль­шого Брата», считают, что антиутопии еще станут реальностью.

Создатели антиутопий вместе с техницистами и сциентистами, но существу,

исходят из идеи всевластия науки и техники, хотя не приемлют техницистского

оптимизма, заменяя его антитехницистским пессимизмом. Идейно-теоретические

основания техницистско-сциентистских и антитехницистских концепций, утопий и

антиутопий оказываются, таким образом, очень сходными. И только эмоциональные

оценки меняются на противоположные. Этими крайностями, которые расходятся, но

то и дело сходятся, немарксистские философия и социология XX века чаще всего

и оборачивались к миру социально-политических дискуссий, к миру культуры. И

все же никак нельзя сбрасывать со счетов роль антиутопий как специфического

вида социальной критики, как гуманистического предостережения, обращенного к

человеку и человечеству: смотрите, что может произойти, если не

конт­ролировать развитие науки и техники, если во главу угла не поставить

потребности человека, его духовно-нравственные цели и ценности.

Особого внимания заслуживает также и та сложная работа над проблемами разума,

техники, науки, которая шла в среде профессиональной философии. Она подчас

была малопонятна «со стороны», да не всегда и выливалась в ценные и

адекватные результаты. И все же вклад немарксистской философии XX сто­летия в

немалой степени состоит прежде всего в незавершенном и сегодня, не лишенном

противоречий и неясностей, но пер­спективном поиске нового целостного образа

человека и челове­ческого духа. А он включал в себя и новое понимание

рациональ­ности вообще, научно-технической рациональности в особенности.

Постановка проблемы науки и техники, одним словом, была вклю­чена в философию

человека. Для понимания немарксистской философии XX века очень важно

подробнее рассмотреть совершен­ный ею «антропологический поворот».