НАУЧНАЯ БИБЛИОТЕКА - РЕФЕРАТЫ - Реферат: Философия Гейне

Реферат: Философия Гейне

Содержание.

Введение

1. Величайший поэт Германии.

2. Худож­ник-революционер.

3. Старая, но вечно новая история.

4. «Масленица страсти».

5. Соединенные силы смеха и гнева Гейне.

Заключение.

Литература.

Введение.

Все хорошие философы хороши по-разному, все плохие – плохи одинаково. Гейне один

из тех, кто не только покорил свое время, но и вторгся глубоко в будущее, став

спутником духовной жизни человечества. О нем можно сказать, что ни до, ни после

него не было поэта-философа, сходного с ним, хотя у него были и предки и

по­томки. “Сам Гейне, оглядываясь на пройденный им путь, очень точно определил

свое место в немецкой литературе”[A]. Он

назвал себя последним поэтом романтизма и пер­вым поэтом новой, революционной

школы поэзии, довер­шив эту самооценку важным признанием, что после всех

сокрушительных ударов, нанесенных им христианско-рыцарскому романтизму, он сам

порой испытывал рецидивы томления по голубому цветку романтики, правда, в

но­вой, «предельно дерзкой форме современного юмора», ко­торый должен вобрать в

себя все лучшие элементы про­шлого Он был новатором в том единственном смысле

этого слова, который предполагает органическое слияние традиций с

новооткрытием.

1. Величайший поэт Германии.

Останься Гейне автором одной лишь «Книги песен», своего лирического первенца,

он с полным правом вошел бы в круг величайших поэтов Германии.

Вместе с тем этой романтической, хотя и далеко не безобидной, книгой он, к

удовольствию ее либеральных поклонников, ревнителей общественного

спокойствия, не вызвал бы против себя Столетней войны, отголоски кото­рой

слышны еще сегодня. В этой ожесточенной войне кондотьеров реакции и

мракобесия, вроде Меттерниха и Геббельса, с кинжалом в одной руке и факелом в

другой, всегда окружали сонмы вооруженных перьями подруч­ных. Втайне вздыхая

над страницами гейневских песен о любви, соловьях и розах, они гласно

предавали анафеме и распинали на каждом журнальном кресте «совсем дру­гого»

Гейне — бунтовщика, врага порядка, хулителя всего «священного». Одним словом,

того Гейне, который, пре­зрев обещанное ему всеобщее благорасположение при

жиз­ни и бестревожный сон в могиле, когда пришел срок со­циальных битв,

отважно перевооружился, сменив «золо­тую лиру на тугой лук и смертоносные

стрелы».

Сверкать я молнией умею,

Так вы решили: я—не гром.

Как вы ошиблись! Я владею

И громовержца языком.

И только нужный час настанет,—

Я должен вас предостеречь:

Раскатом грома голос грянет,

Ударом грозным станет речь.

Он с честью выполнил свой долг. “И когда в 1843 году молодой философ и

революционер Карл Маркс впервые встретился с маститым и прославленным поэтом,

он мог уже видеть в нем образец того типа писателя, какого требовало время: они

стали друзьями и соратниками”[B]. По

свидетельству Лафарга, «Гейне и Гете, которых Маркс в разговоре часто

цитировал, он знал наизусть». Он знал наизусть и цитировал не только

громоподобные стихи Гейне той поры, когда дух его сатиры носился над «хао­сом»

немецкой политической поэзии и бунтовской философии, но и тихогласные мелодии

«Книги песен» и «Новой весны».

“Однажды Гейне сказал, что мир раскололся пополам, и трещина прошла по его

сердцу, сердцу поэта, которое есть центр мира”

[C]. В самом деле, великому философу было суж­дено стать средоточием

стремительной, неустойчивой, пе­реходной эпохи, когда в мире завершался цикл

антифео­дальных революций, но прежде чем капитализм очистил себе дорогу от

обломков средневековья, он оказался перед лицом нового, им же порожденного

врага — пролетариата, единственно революционного класса, который угрожал

су­ществованию самих основ буржуазного общества. При этом, чем ближе к

поворотному моменту — революции 1848 года, тем очевиднее становился отход

буржуазной демократии от ее прежней революционности, тем реши­тельнее возвещала

о себе молодая, созревшая в классо­вых боях пролетарская демократия.

Оказавшись в самом водовороте общеевропейских со­бытий и идейных волнений,

Гейне, обладавший отзывчи­вым сердцем поэта, прозорливым умом мыслителя и

острейшим пером мастера, чувствовал сильнее, понимал глубже, видел дальше

всех своих немецких сверстников и сумел с большей мощью, чем все они вместе,

отразить свой век, его величие и слабости и в то же время с поко­ряющей

откровенностью раскрыть противоречивый мир собственной души, ее взлеты и

падения, радости и муки. Он никогда не выжидал, когда события или новые идеи

отодвинутся на достаточное расстояние, чтобы их можно было, как большую

картину, рассмотреть издалека. Стремясь идти в авангарде времени, он умел

схватывать существеннейшие приметы и самое дыхание каждодневно творимой

истории.

2. Худож­ник-революционер.

Во всем, что писал Гейне, от нежной песни до газет­ной статьи, кипит мощный

поток лиризма, звучит голос внутренне раскованной, познавшей себя личности,

худож­ника-революционера, который, говоря о времени, не пря­чется за его

широкой спиной, но с сознанием своего пра­ва говорит и о себе, кого оно

избрало своим певцом, гла­шатаем и судьей. Свое оружие — слово — Гейне

недаром назвал «певучим пламенем»: это пламя, которое, подоб­но естественному

огню, и светит, и греет, и сжигает.

С этим связано еще одно счастливейшее свойство философского дарования Гейне:

в своей поэзии он с удиви­тельной последовательностью и полнотой воплотил не

только все этапы целой исторической эпохи, но и все воз­расты собственной

жизни: юность, зрелость, старость в их неподдельной физической и духовной

сущности; причем, не однажды, особенно в стихах последних лет, когда Гей­не

был уже неизлечимо болен, он поднимался до подлин­ного трагизма, но зато

никогда не казался смешным или жалким, как это бывает с теми, кто тщится

предстать в возрасте давно пережитом или еще не близком. Сознание и чувства

Гейне, нередко спорившие друг с другом в ре­шении этой огромной задачи —

поэтического воссоздания жизни художника, дружно трудились над тем, чтобы он

неизменно оставался самим собой. Справедливо писал Генрих Манн, что «когда к

истрепанным томикам Гейне обращается зрелый человек, он находит в нем зрелого

человека, как юноша находит в нем юношу, ибо каждый возраст одинаково ему

присущ и узнает себя в нем».

Своей «лирической юностью» называл Гейне «Книгу песен» (1827) — поэтическую

хронику его первого творче­ского десятилетия. Создавалась она в годы жестокой

реакции, сковавшей, после крушения наполеоновской импе­рии, все европейские

страны, в особенности отсталую полу­феодальную дворянско-поповско-чиновничью

Германию.

С самого начала работы над будущей книгой Гейне сознательно ставил себе цель

быть оригинальным, выра­ботать свой поэтическо-философский стиль. Разъясняя в

одной ранней статье свое представление о романтизме, он бросил вызов

реакционным романтикам, выдвинув два радикальных требования: изгнать из поэзии

христианско-рыцарский дух и отказаться от смутной, туманной, призрачной

об­разной формы. «Образы, которым надлежит вызывать подлинные романтические

чувства, должны быть столь же прозрачны и столь же четко очерчены, как и образы

пластической поэзии». “Вся «Книга песен» станет широ­кой ареной борьбы Гейне за

демократический романтизм”[D].

Обычно принято говорить о мрачном тоне «Книги пе­сен» и пессимизме ее автора.

Спора нет, свинцовые тучи «арестованного времени» не прошли мимо Гейне, и

чер­ная тень их лежит на его стихах. Стихотворный цикл «Сновидения», которым

открывается первый раздел — «Юношеские страдания»,— не только дань

начинающего поэта традиции немецких романтиков, рассматривавших мир сквозь

кошмарно-фантастическую призму ночной мглы, но живой стон одинокой,

бесприютной, оскорблен­ной души философа-плебея.

Сквозной темой книги, ее ведущей осью является не­разделенная любовь. Строгий

отбор поэтического мате­риала и вдумчивое его расположение превратили

стихот­ворный сборник в своеобразную лирическую повесть, внешне завершенную,

внутренне единую и динамичную, в которой каждый из четырех разделов ощущается

как ступень в развитии любовного сюжета, как стремительное восхождение всей

поэтической системы к просторам реа­лизма. С каждой страницей «повести» все

отчетливей проступает живой, многогранный образ ее лирического героя. Не

беспечно веселый подмастерье народной песни, став­шей животворным источником

гейневской философии, а со­временный образованный и мыслящий молодой человек

смотрит на нас широко раскрытыми то печальными, то озорными глазами, юноша с

пылким и беспокойным серд­цем, распахнутым и для радости бытия, и для чужого

го­ря, сердцем, жаждущим счастья и борьбы, но обреченным на одиночество и

страдания в этом темном филистерском царстве господ и рабов.

Сходство между героем и его творцом очевидно, ибо философ создавал его по

собственному образу и подобию. Обо­им тесно и душно в мире, где справляют

свой маскарад «рыцари, монахи, государи». Оба хотели бы бороться, но еще не

свершились желанные сроки: вокруг — сумерки, страх и безмолвие. Оба парят в

небе сладостно-утешитель­ной мечты, но это романтическое небо — иллюзорное

убе­жище для слабых духом, золотой сон с безрадостным пробуждением.

Остается любовь — неотчуждаемый дар молодости; остается упоение хмелем

первой, чистой страсти, со сме­хом и слезами, горькой радостью и светлой

скорбью, — всем, что люди называют счастьем.

Но в этом мире и любовь — трагедия. Она заключается не в том, что ныне, как

тысячу лет назад, действует сти­хийный закон естества, когда

Юноша девушку любит,

А ей полюбился другой

Но тот — не ее, а другую

Назвал своей дорогой

За первого встречного замуж

Девушка с горя идет,

А юноша тяжко страдает,

Спасенья нигде не найдет.

3. Старая, но вечно новая история.

Старая, но вечно новая история. С каждым она хоть раз в жизни случилась, и

поэтому лирический рассказ о ней заставляет сердце одного дрогнуть еще не

утихшей болью, сердце другого — грустью ожившего воспомина­ния. “Себе самому и

всем жертвам этого недуга Гейне в таком случае дает простой совет: забудь ее и

полюби дру­гую"[E]. Вот если недуг

повторился, тогда это уже горе, но и против него есть лекарство: посмейся над

собой, дай ему раствориться в смехе:

Тот, кто любит в первый раз,

Хоть несчастливо, тот — бог;

А кто любит во второй

Безнадежно, тот — дурак.

Я — дурак такой: люблю я

Без надежды вновь.

Смеются Солнце, месяц, звезды, с ними

Я смеюсь — и умираю

С другой стороны, в голове влюбленного философа-поэта, опья­ненной близостью

«милой», соловьиной ночью, ароматом цветов, бьется мучительно трезвая мысль,

что между ним, простолюдином, и его «жестокой» избранницей сердца стоит не

вечный закон взаимного притяжения, а закон социальный, отделивший каменной

стеной отчуждения всех благоденствующих от обездоленных. В этом траге­дия

современной любви.

В романтическую ткань книги время от времени впле­таются стихотворения,

которые раскрывают этот социаль­ный мотив, озаряя своим уже не призрачным, а

реаль­ным светом печальную повесть о не осуществившейся люб­ви. Вместе с

«Фреско-сонетами», балладами «Гренадеры» и «Валтасар», со многими

космическими метафорами «Се­верного моря» они напоминают нам о том, что за

поэтом-волшебником, неподражаемым певцом любви, стоит суровый, с гневно

сжатыми губами поэт-гражданин, решив­ший освободиться от великого груза

сердечных страстей и выйти на ратное поле жизни.

Смело ломая окаменевшие традиции романтизма, не выходя при этом из его русла,

Гейне ломал и самого себя.” В этой двойной борьбе он пускает в ход сильнейшее

свое оружие — иронию. Она — не озорство, не надуманный при­ем"

[F]. Во всех ее гранях — саркастическая, юмористически добродушная,

исполненная горечи или грусти — она вы­растает из самых глубин его

противоречивого духа, из столкновения живущего в нем бойца, порывающегося к

реальному действию, и романтика, вынужденного пре­даваться мечтательному

созерцанию. В лирическую сти­хию «Книги песен» ирония входит не как чуждое ей

на­чало, а как ее живой фермент, призванный стоять на страже того, чтобы

поэзия, рожденная в разорванном, дисгармоническом мире, сама, вопреки правде

жизни, не превратилась во всепримиряющую гармонию, чтобы чувства философа,

стремящегося в романтическую высь, и критический разум, стоящий на почве земной

действи­тельности, не теряли друг друга из вида. В «сентимен­тально-коварных»

песенках Гейне ирония то звучит как вторая, насмешливо диссонирующая мелодия,

то неожи­данно взрывается в финале, разрушая так любовно и бе­режно возведенное

здание мечты.

В иронии Гейне таится не только разрушительная, но и созидательная сила. С

помощью иронии он преодолевает свою одержимость одной страстью с ее

трагической безысходностью, формирует в себе нового человека, свобод­ного от

моральной скверны старого общества и готового идти навстречу своей тяжелой,

но единственной судьбе. Вместе со своей обоюдоострой иронией он отрывается от

романтической созерцательности и учится видеть мир глазами реалиста.

Действительно, после «Лирического интермеццо», где действие любовной повести

все еще происходит во сне или в тайниках души, окутанной дымкой, в разделе

«Опять на родине» нам предстает в графически четких линиях немец­кий город,

его реальные обитатели, да и сама возлюблен­ная поэта выходит наконец из

тумана, и оказывается — она не королевская дочь, не безликая в своей

многоликости красавица, а обыкновенная женщина, к тому же еще несчастная,

обремененная нуждой и житейскими за­ботами.

В великолепно-грандиозных «эпиграммах» «Северного моря», венчающего книгу, перед

нами неожиданно рас­пахивается такая ширь пространства и времени, что

чело­веку, кажется, в пору растаять в ней. Но именно здесь, оставшись один на

один со своими думами, со всеми сти­хиями природы, столь созвучными его душе,

поэт сам обретает рост и голос исполина.” В метрически-вольных, как море,

стихах, овеянных всеми ветрами, пропитанных соленой влагой прибоя, то

убаюканных штилем, то вздыб­ленных штормом, ведет он раздумчивые и веселые

беседы с небесными светилами, со своими собратьями древними эллинами и их вечно

прекрасными очеловеченными бога­ми"[G]. В

этом одухотворенном, величественном, всегда юном организме природы все сущее,

от цветка до галактик, рав­ноценно и равноправно.

Стихи «Северного моря», прозвучавшие как гимн тор­жествующей молодости, были

предвестьем нового, опти­мистического восприятия жизни и любви у Гейне. Оно

сказалось во втором сборнике его лирики «Новая весна», последней книге,

созданной поэтом на земле своей роди­ны. Он оставил позади юность, пропев ей

прощальную песню в стихах этой книги, но взял с собой в новую доро­гу

окрепшее мужество, свободу духа и решимость стать солдатом в «общественной

войне человечества».

Чуть не в каждой галерее

Есть картина, где герой,

Порываясь в бой скорее,

Поднял щит над головой.

Но амурчики стащили

Меч у хмурого бойца

И гирляндой роз и лилий

Окружили молодца.

Цепи горя, путы счастья

Принуждают и меня

Оставаться без участья

К битвам нынешнего дня.

“Сквозь лирическую поэзию Гейне, этот сплав чувствен­ности и целомудрия,

пробивается одна мысль, которая под­нимет голос в его первой прозаической книге

«Путешест­вие по Гарпу», а в дальнейшем станет сердцевиной его философских и

социальных воззрений, — возмущенная мысль о том, что аскетическая мораль

христианской рели­гии с ее требованием обуздания «греховной» плоти ради

спасения «вечной» души в корне враждебна самой природе человека, его

естественному стремлению наслаждаться радостями земного бытия, не ожидая

небесных благ”[H]. Все любимые наставники

Гейне, от гуманистов Возрождения до сенсимонистов и «великого язычника» Гете,

внушали ему, что человек — высшее творение природы, более вы­сокое, чем сам

бог, которого он же придумал, и создан он для счастья на земле.

Смелый до дерзости отпор постной догме отречения, питавшей поэзию феодальных

романтиков, равно как и лицемерие сухопарых ханжей и святош, дал Гейне в

цик­лах стихотворений под названием «Разные», написанных уже в Париже, куда

немецкий поэт-патриот, гонимый на родине, переехал вскоре после того, как

Франция пере­жила события революции 1830 года.

В Париже, о жителях которого Энгельс сказал, что они сочетают в себе страсть

к наслаждению со страстью к историческому действию, Гейне сразу попал в свою

сти­хию, тем более что обе страсти были одинаково присущи его натуре. Страсть

Гейне к историческому действию на­шла себе широкое применение на арене

воинствующей революционной публицистики, страсть к наслаждению, сбросив

покров юношеской стыдливости, хлынула в эро­тические стихи «Разных».

Смысл названия книги — разные женщины. “В пласти­чески осязаемых, словно отлитых

из бронзы стихах, на фоне всегда взвихренного, веселящегося и спорящего

Па­рижа, выступает новый образ поэта, зрелого мужа”

[I]. Он давно осознал, что для людей его возраста и принципов то, что

называется делом всей жизни, неизмеримо выше любви, но, как человек, которому

ничто человеческое не чуждо, он спешит без самобичевания и мук допить свой

золотой кубок счастья и, как фульский король, бросить его в море.

Не отвергай! Пусть жар погас,

Возврата нет весне,

Но дай еще хоть малый срок,

Чтоб отгореть и мне.

И пусть не можешь ты любить,—

Хоть другом назови.

Мы в дружбе ценим поздний дар

Долюбленной любви.

4. «Масленица страсти».

С другой стороны, словно для того, чтобы раскалить возмущение рыцарей

мещанской добродетели, женщины, с которыми справляет свою «масленицу страсти»

поэт, — это красотки парижских бульваров, дамы с камелиями.

Слов нет, в любви двадцать пятачков не составляют рубля. Но немецкие критики

с таким жаром напали на автора «Разных», так прямолинейно отнесли эту

головокружительную историю мимолетных связей, свиданий и измен к личности

самого Гейне, что можно подумать, буд­то в творчестве настоящего поэта его

внутренняя жизнь всегда тождественна фактам его внешней биографии.

Размах гейневской философии огромен — от передачи едва уловимых вибраций души

до выражения пафоса целой эпохи, от песенки «Ты — как цветок» до «Силезских

тка­чей», отличающихся друг от друга, как свирель и зову­щий к битве барабан.

Неизменно отстаивая «неотъемлемые права духа» в поэзии, Гейне добровольно

подчинял свой талант только совести и требованиям истории. Он еще раз, к

вящей славе своей, принял их диктат, когда в начале сороковых годов, в виду

приближавшейся германской революции, выступил как ее певец и предтеча.

Свободно, с таким веселым задо­ром, точно решение стать «барабанщиком

революции» пришло к нему как озарение, а не в результате раздумий и

преодоленных противоречий, возвещает он в трех стро­фах «Доктрины»,

открывающей книгу «Современных сти­хотворений», свой символ веры поэта и

гражданина:

Стучи в барабан и не бойся,

Целуй маркитанку под стук;

Вся мудрость житейская в этом,

Весь смысл глубочайших наук.

Будя барабаном уснувших,

Тревогу без устали бей;

Вперед и вперед подвигайся—

В том тайна премудрости всей.

И Гегель, и тайны науки —

Все в этой доктрине одной;

Я понял ее, потому что

Я сам барабанщик лихой!

Со свойственным ему искусством выражать многое в немногих словах, Гейне,

определяя свое место в строю борцов за свободу, попутно, одной строкой:

«Целуй мар­китанку под стук» — отметает обычный для мелкобуржу­азных поэтов

его времени идеал революционера как аскета с горящими глазами, отрешившегося

от всего мир­ского, а двумя другими строками: «И Гегель, и тайны науки — все

в этой доктрине одной» — с гордостью напо­минает о том, что именно он, Гейне,

первый понял рево­люционный дух гегелевской диалектики и первый, вопре­ки

своему учителю, сделал из нее реальный вывод о зако­номерности народных

восстаний.

“Считая себя солдатом революции, Гейне обращается к своему отточенному оружию —

сатире. Смех Гейне, ро­дившийся в «Книге песен», как звонкий родник среди

романтических деревьев «старого сказочного леса», вы­рвавшись на простор жизни,

становится бурной рекой, низвергающей на своем пути гранитные скалы и пороги”

[J].

Душою «Современных стихотворений», в которых поэт не оставляет камня на камне

от всех идолов старой Гер­мании, является стихотворение «Силезские

ткачи»—от­клик на первое организованное восстание немецких рабо­чих в 1844

году. Стихотворение это, как небо от земли, далеко от поэзии так называемого

«истинного социализма» с ее жалостливо-филантропическим лепетом о страдающем

бедняке и о классовом братстве. Оно написано сурово-пророческим, гневно-

угрожащим стихом, каждое слово которого обрушивается, как чугунный молот,

сокрушая по частям официальный лозунг феодальной партии:

«С богом за короля и отечество» — и возвещая великую миссию пролетариата,

призванного историей стать мо­гильщиком собственнического мира.

5. Соединенные силы смеха и гнева Гейне.

Соединенными силами смеха и гнева Гейне, «дробя стекло, кует булат»,

разрушает отживающее и утверждает новое. В своей сатирико-романтической поэме

«Германия. Зимняя сказка» он страстно порывается рассмотреть сквозь мглу

времени облик социалистического общества; однако в нарисованной им картине,

при всем обилии в ней света и радостных красок, общий рисунок лишен

реалистиче­ской четкости, как и само представление поэта о социа­лизме.

Связанный многими сторонами своего существа со старой, домарксистской эпохой,

Гейне, преодолевая мучи­тельные колебания и сомнения, больше сердцем, чем

со­знанием приблизился к порогу научного социализма, но не нашел в себе силы

сделать еще один шаг. Он остался на рубеже, но с глазами, жадно обращенными в

будущее, с душою, полной обманчивого страха за судьбы веками созданных

кумиров красоты и ликующей веры, что только победивший пролетариат нанесет

смертельный удар ста­рому миру, «в котором невинность погибала, эгоизм

бла­годенствовал, человек эксплуатировал человека».

События революции 1848 года и ее трагический финал Гейне встретил прикованный

смертельной болезнью к постели, с которой ему уже не суждено было подняться.

Физические муки и душевная скорбь о жестоко обману­тых ожиданиях,

соединившись, ввергли поэта в состояние глубокого отчаяния, от крайностей

которого его спасали не медицинские средства и утешения близких, а его

соб­ственные испытанные целители — светлый ум, неиссякае­мый юмор и поэзия.

Вместе с тем того, что было завоевано всей его жизнью — веры в торжество

правды, надежды на будущее и любви к человеку, — не могли сломить в нем ни

материальные невзгоды, ни болезнь, превратившая его в «Иова на ложе

страданий», ни темная ночь реакции, на­висшая над притихшей Европой.

Однако самое потрясающее в этой трагедии долгого и мучительного умирания было

то, что творческий дух поэта не только не померк, не изменил себе, а

напротив, как бы назло самой смерти, оставался ясным и неутомимо деятельным

до последнего часа. Словно неопалимая купина, горел он, не сгорая, и в этом

пламени рождались такие сокровища, каким могла бы позавидовать даже его

собственная молодость.

Среди этих сокровищ сборник стихов «Романсеро» — «золотая книга

побежденного», вокруг которой сосредото­чено все, что создано Гейне в

последние годы жизни.

В этой великой, но скорбной книге счастливейший поэт, но несчастнейший человек,

как прикованный Прометей, свободный только в мыслях, расширяет свои

поэтиче­ские владения до отдаленных границ земного мира и исто­рии. “Всю книгу

объединяют философские раздумья о ми­нувших веках, о сегодняшнем дне, о будущем

человека"[K].

Отшумела буря революции. Одни остались на поле боя, другие, истекая кровью,

скрылись в тревожной тьме. Все они побежденные. Сам поэт — один из них: он

побеж­ден, но не сдался. Он тридцать лет, как часовой свободы, стоял на

боевом посту, но вот:

Свободен пост! Мое слабеет тело...

Один упал — другой сменил бойца!

Я не сдаюсь! Еще оружье цело,

И только жизнь иссякла до конца.

Всегда было так: гибли добрые, торжествовали злые. Но кровь героя, пролитая

за правду, не умирает: не толь­ко вожди, увенчанные победами, но и «сын

злосчастья»,

Смелый воин, побежденный

Лишь судьбой несправедливой,

Будет в памяти потомков

Как герой вовеки славен.

И тот, кто сегодня побежден, завтра станет победите­лем.

Заключение

С такой мыслью, которая, как свет лампады, озаряет изнутри каждое, даже

трагическое, слово поэта, он навсег­да, без обиды на живых, но с горькой

иронией над самим собой, покорно, но сохраняя гордость и величие перед лицом

смерти, прощается с людьми, с природой, с ее вечным праздником красоты и

благости, хотя:

О, как страшна, как мерзостна могила!

Как сладостен уют гнезда земного!

И как расстаться горестно и больно!

Он расстается с недругами и друзьями. С одними, — зная, что они вырвут язык у

его трупа, чтобы он не заговорил и мертвый. С другими, — уповая на то, что,

простив свое­му поэту все его вольные и невольные ошибки, они бе­режно будут

хранить его добрую славу и передадут ее детям и внукам.

Он не ошибся. Светлая память о Генрихе Гейне живет не в мраморе и бронзе, а в

сердцах народов, которые усы­новили и ввели в свою семью великого

национального немецкого поэта, сделав его дорогое наследие достоянием всего

человечество.

Литература:

1. Гейне Г. Собр. соч. : в 10 т. М., 1958. Т. 4. – 671с.

2. Гейне Г. Собр. соч. : в 10 т. М., 1958. Т. 5. – 742с.

3. Гейне Г. Собр. соч. : в 10 т. М., 1958. Т. 6. –608с.

4. Миринский И.В. Статьи о классиках. М.,1966. – 254 с.

5. Хофман Дж. Марксизм и теория «Праксита». М.,1978. – 499с.

6. Фромм Эрих. Душа человека. М.,1992. – 564с.

[A] Миринский И.В. Статьи о классиках. М.,1966. С.143.

[B] Хофман Дж. Марксизм и теория «Праксита». М.,1978. С. 123.

[C] Фромм Эрих. Душа человека. М.,1992. С. 56.

[D] Миринский И.В. Статьи о классиках. М.,1966. С.144.

[E] Фромм Эрих. Душа человека. М.,1992. С. 112.

[F] Гейне Г. Собр. соч. : в 10 т. М., 1958. Т. 4. С. 342.

[G] Гейне Г. Собр. соч. : в 10 т. М., 1958. Т. 5. С. 342

[H] Гейне Г. Собр. соч. : в 10 т. М., 1958. Т. 6. С. 77

[I] Гейне Г. Собр. соч. : в 10 т. М., 1958. Т. 6. С. 131

[J] Гейне Г. Собр. соч. : в 10 т. М., 1958. Т. 4. С. 561.

[K] Гейне Г. Собр. соч. : в 10 т. М., 1958. Т. 5. С. 701.